Дневниковые записи монахини N. Июль-август 2014 года.
Редакция: Громов
Ожидала увидеть серый промышленный город, но Луганск оказался симпатичным, очень зеленым и каким-то привольным южным городом, с сыплющимися под ноги абрикосами и множеством цветов. Их высаживали, несмотря на уже начавшиеся тогда артобстрелы. Вообще, при том, что город — на военном положении, (в частности, действует комендантский час), он выглядит вполне ухоженным — улицы моют поливалками, мусор вывозят, потихоньку восстанавливают висящие вдоль одной из центральных улиц трамвайные провода, перебитые и перепутанные взрывами. Но сами эти улицы, еще по-советски просторные, почти совершенно безлюдны даже днем, и от этого как-то неуютно. Учреждения, частные фирмы и почти все магазины закрыты. На дорогах редко-редко проедет легковая машина или маршрутка. Можно увидеть и грузовик, везущий гаубицу, или даже танк. В асфальте немало воронок от снарядов, и если поднять глаза, заметишь и бреши в стенах, или выщербленный кирпич и выбитые взрывной волной стекла. На одном из пешеходных переходов кроме этого видны разложенные по асфальту уже подсохшие восемь букетов и венков, по числу погибших.
Туда, где еще недавно находился онкоцентр и окормлявшая его женская монашеская община, меня не пропустил патруль. Но узнала, что, слава Богу, сестры успели спуститься в подвал в самом начале бомбежки, и взрыв только повредил здание снаружи. Могло быть хуже, ведь там было полно лежачих раковых больных. Теперь все эвакуированы.
В этом городе я не знаю ни одного человека. Денег на гостиницу нет. Расспрашиваю дорогу у местных — которые, кстати, очень приветливы — к кафедральному собору (почему именно к нему? я не люблю соборы!), и уже через два часа у меня в кармане ключ от находящейся в двух шагах однокомнатной квартиры. Обстановка спартанская, или, правильнее сказать, советская (что то же самое), но есть кое-какая посуда, и перекантоваться, по летнему времени, можно. Жив Господь!
Вечернее богослужение начинается необычно рано, в два часа дня, чтобы люди успели добраться до дому, пока еще ходят хоть какие-то маршрутки, т.е. часов до четырех. Эстетически собор, иконы, пение не вдохновляют, но непрерывный гул канонады помогает собирать ум на молитву. Не думала никогда, что мне выпадет молиться под разрывы снарядов, но почему-то не страшно. Только если взрывается очень близко, непроизвольно вздрагиваю, как и всегда и от любого резкого звука. Местные и бровью не ведут, привыкли. Вот мама с сынишкой лет восьми, сидя во дворе на скамеечке, деловито обсуждают, из чего именно палят сейчас, и на каком расстоянии, причем мама выказывает немалые познания. В подвалы уже не лезут, смысла нет — не сидеть же там сутками. Да и как по мне — лучше на поверхности сразу, чем долгие муки под обломками.
В первую ночь было непривычно: я как-то наивно полагала, что в темноте стрелять невозможно. Какое! Пальба стояла — хуже, чем днем, но я так устала с дороги, что только один глаз приоткрою, перевернусь поудобней на проваленном диване, да и сплю себе дальше. Только один раз все же подскочила, уж больно сильное впечатление произвел рев очень низко летящего самолета и вой сирен. У нас, насмотревшихся в детстве советских фильмов о войне, в сознание прочно впечатан штамп: сирены! воздух! фашисты!
Несколько раз за эти дни слышала ГРАД — тоже не для слабонервных. Такое впечатление, что асфальт с большой высоты посыпают пятью тоннами щебёнки. В принципе, действительно похоже на град, только уж очень крупный.
Разговоры в очередях, на остановках, в маршрутках только об одном: там попал снаряд, здесь повредило здание, столько-то за день убитых, раненых. Вечером вернулась с работы моя соседка-медработник, рассказывает: только встала со своего места в кабинете, отошла в угол, как взрывной волной выбило стекла, вышибло дверь — ей ничего, а стоявших на крыльце сотрудников искалечило, молодому парню оторвало руку. Разговоры эти происходят в каком-то спокойном тоне, без истерик. Еду в маршрутке, и водитель объявляет: «оплата при входе». Пассажиры удивленно переглядываются (здесь принято платить на выходе) и весело комментируют: «боится, что нас разбомбят, и деньги не успеет собрать». Еще: ранним утром почти всегда наступает затишье, а ровно в полдесятого начинается обстрел. Все дружно смотрят на часы:
- О, проснулись, чайку попили и начали нас бомбить.
Только закончила это писать, как другая соседка сообщает: сегодня таки попал снаряд в маршрутку, убит как раз водитель, есть раненые. Еще зачем-то разбомбили дом престарелых на окраине города, тоже есть убитые и раненые.
Луганчане не сомневаются, что от них решили освободить территорию. Смотрят на это в большинстве своем философски — ну не могут же все уехать, ведь с дончанами их — близко к семи миллионам.
Украинцам, живущим в безопасной — пока еще — зоне, удобно думать, что юго-восток бомбит сам себя, тем более, что СМИ всегда готовы подтвердить эту точку зрения «неопровержимыми фактами». Ну сошёл народ с ума, разрушает собственные инфраструктуры, обстреливает случайные скопления людей, среди которых могут оказаться родные и близкие — что ж тут поделаешь, это их выбор. Ведь и унтер-офицерская вдова сама себя выпорола, как известно со времен Гоголя. Нас это не касается, мы можем спать спокойно.
Ну а мне не спится. Каждому встреченному мной адекватному человеку — священнику, пенсионеру-военному, врачу — задаю сразу один и тот же вопрос: «скажите, Вы видели СВОИМИ ГЛАЗАМИ, чтобы город бомбили именно с самолета?» (Мой расчет прост — у повстанцев нет самолетов, и российской авиации тоже пока в украинском небе не ухитрились заметить.) И каждый из них, удивляясь вопросу, отвечает:
-Конечно, видел(а)!»
Милая девушка за свечным ящиком обучает меня премудростям артиллерийской науки:
- Вот слушайте, орудийный залп… считаем до шести… взрыв! Это наши. А вот залп послабее… считаем до шести… и сильный взрыв! Это по нам.
А я тихонько добавляю:
- И тоже наши.
Сегодня вдруг вспомнила и целый день пою самую популярную в годы моего детства песню:
Тише, солдат! Слышишь, солдат —
Люди пугаются взрывов.
Тысячи глаз в небо глядят
Губы упрямо твердят:
ПУСТЬ ВСЕГДА БУДЕТ СОЛНЦЕ…
Того, кто надеется найти во мне единомышленника, я сейчас разочарую. Я против войны и любого наступательного насилия (без охранительной формы насилия, к сожалению, не обойтись).
Мое кредо: человек имеет право исправлять только самого себя. Преображая себя, он ненасильственным образом преображает и соприкасающийся с ним мир. Проще сказать, наводи, мил-друг, порядок на тех участках, за которые лично ты несешь ответственность: это, прежде всего, твое собственное сердце, твои семья, дом, двор, рабочее место. А вот когда на своих участках всё безукоризненно устроишь, принимайся за соседние. (Только если ты честен, этого никогда не произойдет, во всяком случае в том, что касается сердца.)
Следуя этой логике, я являюсь убежденным противником майдана, но и события в Крыму и на юго-востоке не оправдываю. Каждый должен терпеть то, что ему Богом послано, если это нельзя изменить, не повредив другим, иначе начинается безумная цепная реакция. И тот, кто не стерпел первым, виноват больше. В данном случае это идеал-революционеры майдана.
Я очень не люблю двойные стандарты, а они сегодня применяются вовсю. Не признаю и демократию по Орвеллу: все граждане равны, но некоторые равнее, чем другие. Кто по-честному, шаг за шагом, проанализирует действия сторонников майдана и зеркальные действия сторонников ЛНР/ДНР, тот не найдет в них «десяти отличий». Но первым — честь и слава, а со вторыми никто и не пытался договориться. Что касается ЛНР, то просто прилетел самолет ВВС Украины и отбомбился в центре Луганска. (Детали, кому интересно, прикрепляю.) В результате — полномасштабная гражданская война, и счет убитым (я намеренно веду речь только о МИРНЫХ жителях) давно перевалил за тысячу, а раненым и оставшимся без крова несть числа.
Ау-у, киевляне! Поставим памятник и нашей Небесной тысяче?
Что бросается в глаза, так это отсутствие в городе детей. Лето, но ни на улицах, ни во дворах их почти не увидишь. После авиаудара по станице Луганская и гибели пятилетнего сепаратиста Ванечки все, кто мог, своих детей вывезли.
И вот пусть только кто-то попробует мне процитировать украинские СМИ, заявившие, что не было никакого воздушного налёта! Не меньше сотни людей видели этот самолет своими глазами (многие – за секунду до смерти), и с некоторыми из оставшихся в живых я говорила лично.
Луганск — южный город, но и сюда придёт зима. Уже сейчас в городе перебои с водой и электричеством, нет подвоза продуктов. Соль-сахар-спички, хозяйственное мыло и туалетная бумага давно исчезли из магазинов, да и сами магазины закрываются один за другим. Хлеб еще выпекается, запас круп пока не иссяк, но насколько его хватит? А главное — может закончиться пиво! Мужской пол в магазинах интересуется большей частью именно этим товаром. (Кстати, большое количество праздно болтающихся по городу молодых мужчин опровергает размещенную на про-украинских сайтах информацию о насильственной мобилизации в повстанческую армию.)
Больше суток не было электричества, воды и мобильной связи. С кем не бывает! Но поверьте, одно дело точно знать, что рано или поздно они всё-таки появятся, и совсем другое — каждый раз думать, что это уже насовсем. Меня особенно огорчало, что не смогу дописать и отправить это письмо, и когда вдруг появился свет, я готова была целовать выключатель. А воду развозили сегодня по дворам в автобочке, все становились в очередь с разными ёмкостями, набирали, кто сколько может. У меня только пятилитровая баклажка, так что дорожу каждой каплей.